pro tempore

Садилось солнце; далеко-далеко, за бегущей водой Иды, за самим горизонтом над травянистой равниной жарким пламенем пылала закатная полоса, а над головой небо уже потемнело, и на нём проступили первые робкие звёзды.
Стриж и Снежка, стреноженные, мирно щипали подсыхающие травы; на фоне рыжих облаков были видны лишь их тёмные силуэты. Рядом с рослой кобылой невысокий, под стать хозяину, чёрный иноходец казался совершенным жеребёнком. Конечно, будь рядом томов Богатырь, Снежка тоже малышкой бы выглядела, у Руэ лошадь не лошадь, а живое осадное орудие. Но Том оставил их ещё на опушке Синего леса и рванул вперёд, в Риверкон, к плакучим ивам и многострадальной демократии… и какого только демона он там забыл?
Костёр трещал и плевался искрами в непроглядную темень неба. Лето было на исходе. Последними тёплыми деньками август ещё баловал, но ночи холодали, и про сон на голой земле можно и нужно было забыть до следующей весны…
Можно подумать, у него будет следующая весна.
Фемто, до того сидевший неподвижно, уставившись на огонь, вдруг судорожно, зябко передёрнул плечами.
- Замёрз? – спросил Ле.
Право, какие глупости он иногда говорит. Братец не малое дитя, замёрзнет – подвинется ближе к огню, и дело с концом, не вставать же, в самом деле, не укрывать его собственным плащом! Хотя и укрыл бы, да ведь не дастся – гордый.
Впрочем, разве многое его протесты изменят, теперь, после всего, что уже было сделано? Если бы юный граф знал чуть больше, сам понял бы, как глупо позволять простужаться сокровищу, некогда всеми правдами и неправдами вырванному из цепких лап того, что сильнее людей… и некоторых четвертьэльфов тоже, как ни печально.
- Нет… нет, - Фемто покачал головой и не слишком убедительно попытался улыбнуться. – Всё в порядке.
Куда подевался тот звонкий мальчишка, путешествовавший с Ле конь о конь при свете дня? Голос у него сейчас такой тихий… тусклый. Устал? Или беспокойство о здоровье маленького барда оказалось запоздалым? Нужно было поберечь его, не гонять вчера под яростным ливнем, где-нибудь переждать, но больно уж хотелось до заката добраться до человеческого жилья, до огня и тепла…
Тьфу ты! Расквохтался тут, что твоя курица-наседка, аж самому противно. Если продолжать в том же духе, можно дойти до того, что де Фея следовало вовсе оставить в Ольто, в окрестностях Суэльды, где сухо, тепло, стабильно и почти совсем не бывает зимы. Вечно он забывает, что маленький брат вовсе не такой маленький, каким кажется, просто внешность обманчива – рост нормальному взрослому по плечо и красивые глаза проведут любого. Даже его провели, и не раз: Ле то и дело ловил себя на мысли, что всерьёз верит, что другу и верному спутнику до сих пор шестнадцать и ни годом больше. Маленькая собака до старости щенок, так он шутит в ответ на расспросы…
Фемто плотнее завернулся в песочного цвета шерстяной плащ, покрепче обнял чёрной, почти новой кожи футляр со скрипкой. Греет она его, что ли?..
Холодной порой, когда лето кончается, и надвигается голая, серая осень, неотвратимая, как предвестье смерти, важно, чтобы хоть что-то тебя грело. А Фемто, наверное, мёрзнет вдвойне – он ведь родом из тёплых краёв, из прекрасной, круглый год цветущей Диору. Жаль, ни одному из них двоих так и не довелось побывать в тех местах, а там, говорят, прекрасная охота на оленей, чудесное вино и море, зелёное, как глаза самой Богини… И что выгнало старшего де Фея из этого рая на земле? Скандал с изгнанием юного принца Тааре, неугодного августейшему родителю, в холодные и безжизненные земли севера вроде произошёл позже, и едва не на десять лет. В Диору от века не было ни воин, ни смут, ничего плохого… Только солнце и красивые люди с чёрными глазами и непривычной глазу тёмной кожей. Это здесь, в Иларии, Фемто выглядит невиданной зверушкой, а на родине его отца таких, как он, множество…
Братец по-кошачьи потянулся, на мгновение выпустив обожаемую скрипку из объятий, и улыбнулся, на этот раз с большим успехом.
- Скучно, - пожаловался он. – Расскажи мне что-нибудь? О местах, куда ходил без меня?
Он уже не впервые просил об этом, и Ле каждый раз едва не дёргался, застигнутый врасплох.
Что ему рассказать? Одну из старых, повторенных дважды и трижды историй о седом, скованном льдом океане в окружении спящих заснеженных вековых елей, который он видел издали, с вершины одной из Драконьих гор? Об Энморе, его безводной реке и Синем лесе, на деле вовсе не таком страшном, как рассказывают? О Морлоне, храбром городе рогатых людей, построенном на самом краю отвесной скалы, о море Арлен, куда каждый день садится солнце, превращая воду в золото, и далёких Юго-Западных островах, где, по слухам, живут одни рыжие?
Или на самом деле Фемто желает услышать нечто совершенно, абсолютно другое? К примеру, правду о том, куда старший брат внезапно пропал, напугав его до смерти, и так же внезапно вернулся две зимы спустя. Или историю о том, откуда взялись страшные шрамы, по сравнению с которыми тот, любимый, на переносице почти что и не заметен вовсе…
Богиня, насколько проще было бы, будь де Фей не странной помесью кота, лесного духа и музыкальной шкатулки, а обычным человеческим мальчишкой! Как легко было бы скрывать от него всё, что нужно скрывать! Но он догадывается. Всегда догадывается, как-то необъяснимо чует, что ли…
Демон побери, как бы то ни было, он ничего не знает наверняка, так почему сейчас хотя бы один из них не может быть спокоен в своём неведении? Или из него плохой конспиратор? Вроде и времени, и возможностей научиться лгать было в достатке, и Ле добросовестно ими пользовался.
Впрочем, всё верно. Один из них спокоен точно. И этот один – он сам.
Плевать, что время тикает, что с тихим шуршанием сыплется золотым ручьём метафорический песок, и в верхней колбе часов, которых нет и никогда не было, его осталось совсем немного, считай, почти и нет вовсе. Ему можно не беспокоиться, ему нечего искать и не от чего убегать, начинать адскую гонку не имеет смысла. Он отбегал своё за призрачными надеждами ещё за два года разлуки с Фемто, и за те же два года успел кошмарно устать. Больше надеяться ему не хочется, от надежд потом будет только горше, поэтому о дате встречи, назначенной семь лет назад, с чистой совестью можно напрочь забыть, благо, та, что придёт в условленный час, ничего не забывает и опаздывать не привыкла.
Следующей весны у него нет; зимы, скорее всего, тоже не будет. Впрочем, по слухам, туда, куда обычно уходят, чтобы не вернуться никогда, холода достанет, и холода непреходящего, без надежды на оттепель.
Фемто больше не улыбался. Он смотрел пристально и выжидающе, а в тёмных, почти чёрных жгучих глазах плясали сумасшедшие искры костра, и было ясно, пугающе ясно, что на самом деле он хочет и имеет право услышать.
Какую это глупость Ле, не подумавши, недавно сморозил? Что таких, как Фемто де Фей, в мире множество? Он был не прав трижды, четырежды, сто раз: Фемто де Фей во всём мире один-единственный. Для кого другого он пошёл бы на всё, на что пошёл, и сделал бы всё, что сделал? Пускай безнадёжное приключение началось спонтанно, не спросив ничьего согласия – тогда, в Храме, под шум дождя, он меньше всего хотел заразиться сам – но его продолжение Ле выбрал осознано: честно искал несуществующую панацею, честно лгал и скрывал, честно сносил мучительную боль, выжигая клеймо проклятой небожительницы волшебным огнём, честно не рассказал братцу ни капли правды, которую тот скоро, ох как скоро и сам узнает…
Узнает – и поймёт, как счастлив был, пока мог только догадываться, а не знать наверняка. И, скорее всего, захочет забыть. Вот только память – мерзкая штука навроде кошки или женщины: ей на людские желания плевать из глубокого колодца. Он в этом уже убедился, проверил на собственной шкуре.
Как-то всё-таки нехорошо получилось со всем этим проклятием. Может, для них обоих было бы лучше, если бы много лет назад на улицах светоносной столицы рука у убийцы с шарфом на лице не дрогнула, вместо смертельной раны оставив на память лишь безобидный шрам…
Воистину, такие мысли только проклятым на ум и приходят, когда смертоносным узором уже поражено не только тело, но и разум, и душа, буде такое явление в природе существует.
Иногда он, просто из любопытства, гадал, что было бы, попробуй он покончить с собой. От смерти в бою и разных несчастий вроде понесшей лошади, падения в какой-нибудь овраг или прицельного удара молнии зеленоглазая его совершенно точно бережёт, а вот как бы она взглянула на его решение добровольно покинуть игру? Потеряла бы к нему интерес и дала умереть? Или заставила бы дойти до конца? Богиня никогда не оставит в покое игрушку, пока та её ещё занимает…
Ле-Таир из Суэльды состроил честные-пречестные глаза и с беспечной улыбкой произнёс:
- Что? Я давно рассказал тебе всё, что знал, по третьему разу будет неинтересно. Ты бы лучше, - он кивнул на футляр в изящных руках, - сыграл что-нибудь, глядишь, теплее бы стало.
Прочитать что бы то ни было по южным глазам маленького музыканта было решительно невозможно, он тоже свои тайны за просто так не отдавал, но он не возразил, покорно уложил футляр на колени, щёлкнул застёжками…
Солнце село, закат отгорел, на тёмном небосводе не осталось ни намёка на красное и жёлтое. Ленивый ветер тихонько перебирал траву, изредка пофыркивали невидимые во мраке кони и негромко, волшебно пела скрипка. Во всём мире так играть умеет лишь один-единственный человек. Или не человек, демоны его разберут, кто он, его мать уже не спросишь…
Ле-Таир слушал, закрыв глаза.
Да, холодно, да, темно, но всё равно хочется, чтобы ночь не кончалась никогда. Но она кончится, и настанет завтра.
Завтра…
Пусть у него больше нет ни зимы, ни весны, нет будущего и нет никакого «потом», «завтра» у него всё ещё остаётся. Завтра есть всегда; оно будет принадлежать ему вплоть до самого конца. Пусть загадывать вдаль уже неразумно, планов вообще теперь лучше не строить, но завтра у него никто не отнимет.
А значит, сегодня можно не думать ни о чём плохом.
Есть ещё время, и осень вступит в свои права, начнутся дожди, улетят птицы, может, даже первый снег успеет выпасть. А может, и нет. Увидим. В Энморе снег выпадает ещё в октябре, а в Ольто его порой не бывает вовсе…
Время своего не упустит. Но до того – до времени – можно ни о чём не беспокоиться.
А после – после беспокоиться будет уже не о чем.
Главное, что этой осенью, как и восемью предыдущими, у него есть то, что его греет. И будет греть всегда, даже там, куда уходят без права на возвращение.
А значит, всё было не зря.